Путешествия во время пандемии - Владимир Александрович Дараган

по инструкции, найденной в сети. Вечер, открытое окно, три свечи, лист ватмана с кругом, вокруг буквы и цифры. Круг разделен пополам на «да» и «нет». Иголка на нитке острием в центре круга. Танька, закрыв глаза, раскручивала иголку и ждала, когда она успокоится и покажет хотя бы «да» или «нет». «Мама, ты здесь?» — спрашивала Танька. Иголка пять раз показала «да», пять раз — «нет».

— Методы царя Гороха, — сказала Светлана, школьная подруга. — Я тебе скину программу, которая генерит четыре случайных числа. Первое — номер страницы, второе — номер строки, третье — номер слова в строке, четвертое — сколько слов надо прочитать. Бери любую книгу и сразу узнаешь ответ.

— А как я буду знать, что это мама?

— Напиши в соцсетях: «Мама, я хочу с тобой поговорить». Если у нее есть выход в Скайп, то за твоей страничкой она точно следит. Только сотри запись через пять минут, чтобы тебя сумасшедшей не считали. Да, Пушкина не бери. Он следит, когда его используют, устал уже от наших глупостей.

Танька взяла книгу Жванецкого. Первое, что подсказал программа было: «Старость без женщины».

— Это про отца, — прошептала Танька.

«По пересеченной местности», получилось вторым.

— Надо ехать в Переславль-Залесский — радостно вздохнула Танька.

«Восемь километров».

— От города? — спросила Танька саму себя.

«Животом», — пояснил Жванецкий.

— Не понимаю, — Танька отложила книгу.

— Что тут непонятного? — сказала Светлана по телефону. — Тебе где-нибудь на природе надо проползти восемь километров.

— И что тогда будет?

— Тебя простят.

— Глупости все это! Как она может знать страницы всех книг?

Потом мама начала сниться. Она сидела у кровати и смотрела на дочку. Танька просыпалась, включала свет, оглядывала стул, на спинке которого висел ее халатик, рабочее кресло у стола, потом долго лежала с открытыми глазами.

— Сереж, поехали в лес. Сделаем шашлык, погуляем, грибы поищем.

Танька поняла, что в Москве она не решит свою проблему.

— Отлично, — сказал Сергей, — я знаю отличные места на берегу Оки.

— Нет, давай на север, к Переславлю-Залесскому. Я там однажды с родителями была, хочу вспомнить детство.

Забитая до Пушкина Ярославка. Потом поток машин стал ускоряться, после Сергиева Посада шоссе стало свободным.

— Куда именно? — спросил Сергей, когда они подъезжали к Переславлю.

— Останови машину.

Танька вышла на обочину, спустилась на луг, подняла руку. Справа от шоссе ей показалось теплее. Да, именно туда, где на горизонте темнел лесок.

— Первый поворот направо, потом туда, — Танька махнула рукой.

— Ты помнишь это с детства?

— Я не помню, я чувствую.

В лес вела грунтовая дорога. Сухая, пыльная. Под колесами потрескивали сучья, машину потряхивало на ямах.

— Далеко еще? Мы уже километров десять отмахали. Тут такие ямы — боюсь машину на брюхо посадить.

— Не знаю, давай еще немного.

Вот! Запылали щеки, забилось сердце, стало трудно дышать.

— Останови, где тебе удобно. Поищем тут полянку.

Полянки не было. Зато был журчащий ручей и небольшая каменистая площадка на берегу.

— Здесь даже шезлонги поставить некуда.

— Неважно, тащи мангал, готовь шашлык, а я погуляю.

— Грибами тут не пахнет.

— Это тоже неважно. Мне надо побыть одной. Не обижайся.

Так, куда идти? Конечно вверх по ручью! Сколько же тут камней и поваленных стволов! Ничего, только туда. С каждым шагом сердце бьется все сильнее. Встречный ветер, мешающий идти. Ветер горячий, обжигает щеки. Листья не шелохнутся, а ее глаза слезятся. Слезятся от её ветра. Её ветра! Только она его чувствует. Надо еще немного — там станет тихо, можно будет сесть и осмотреться. Вот старый пень, покрытый мхом. Он прямо светится. Это тут. Сколько энергии! Это не так, как в Москве под ивами. Тут нетронутый запас. Как для нее берегли. Но что это? На пень взобралась белка. Она что, не чувствует ветра, горячего потока, который тут льется прямо из земли? Сидит с шишкой в зубах, на нее смотрит. Не боится. Таня подошла вплотную, протянула руку. Белка неподвижна, но смотрит внимательно. Не бойся, глупышка! Мы только с тобой знаем, что это за место. Коснулась беличьей головы. Белка вздрогнула, но не ушла. Погладила голову, спинку. Белка подняла и опустила хвост, положила шишку на пень. Смотрит без страха. Они друг друга понимают.

— Звереныш, ты хочешь что-то сказать?

Молчит белка. Встала на задние лапки, скрестила передние.

— Ты не больна, голубушка?

Белка дрогнула хвостом, наклонила голову. Глаз у нее темный, смотришь в него, как в бездну.

— Ты знаешь что-нибудь?

Белка взяла шишку в зубы, спрыгнула с пня на камень, залезла на ближайшую елку. Замерла, словно ждет чего-то.

Танька села на пень. Ветер стих, но поток тепла остался. Тут не надо расставлять руки. Энергии много, все тело покалывают острые иголочки. Приятно, радостно, усыпляюще. Исчезли все проблемы — зачем она сюда приезжала? От чего убегала? Всё неважно. Тут надо просто сидеть и купаться в заряжающем потоке. Накапливать силы. Слушать звуки леса и свое дыхание. И еще пиликание. Ах да, это же телефон! Что на экране? От кого звонок? Непонятно. Алло! Алло! Нет ответа. Но это неважно, главное, что звонок был. А где белка? Исчезла со своей шишкой. Это знак, что надо уходить. Ноги ватные, каждый шаг с трудом. И холод. Почему так стало холодно? Солнце светит, воздух неподвижен. Ах, да! Нет её теплого ветра. Поэтому и холодно…

— Ты в порядке? Тебя час не было.

— Час?

— Ну да. Пытался тебе звонить, но тут практически нет сигнала. Я пошел за тобой, а ты на пеньке дремлешь. Не стал тебя беспокоить.

— Прости, устала.

— Ладно, проехали. Шашлык готов. Подгорел немного, пока я тебя искал.

Дальше Танька ничего не помнит. Ни шашлык, ни стакан красного вина, ни дороги назад… Кажется, она согласилась выйти за Сережку замуж. Или не согласилась. Впрочем, это неважно. Важно, что ее отпустило. И что стало совсем не страшно жить.

— Ты сказал, что у тебя был подобный случай со «скайпом»?

— Да.

— И как ты это объясняешь, как физик?

— Как физик, я это никак объяснить не могу. Сейчас этот случай начал забываться, и жить стало не так страшно.

Когда жить не страшно

— Куда сейчас?

— Вот!

Палец показывает на город между Москвой и Питером.

— И в этом городе ты нашел ответ на такой сложный философский вопрос?

— Частично, да. Я там родился, в первый класс пошел. Люблю этот город. Со всеми его проблемами и бедами.

— И когда же жить не страшно? Есть история?

— Есть. Пусть она случится в этом городе.

Дом у шоссе

Его дом на окраине города стоял на шоссе Москва—Санкт-Петербург. Поток машин днем и ночью. Шум, гарь. После полуночи поток ослабевал, но легче не становилось. Он лежал, укрывшись старым стеганым одеялом, и смотрел в потолок, где зажигался, полз и исчезал прямоугольник света — это от фар, светивших, как ему казалось, прямо в окно. И привыкнуть к непрерывному гулу было проще, чем к отдельному реву ночных машин, ускорявшихся у его дома.

Потом сделали объездную дорогу, машин почти не стало даже днем. Ночью же наступала тишина, и он мог слышать звон в ушах.

— Это от давления, — сказала в магазине соседка. — Ты, Михалыч, к врачу бы сходил. Таблетки помогут.

Он отмахивался и шел домой. Его дому больше ста лет. Он как-то попытался вспомнить, что о постройке дома рассказывал отец, но не вспомнил. Про корову, что жила в пристройке, вспомнил, а остальное забыл. За годы стены дома покосились, ушли в землю, но старые бревна тепло держали, печка немного дымила, но грела неплохо. Дрова кучей лежали во дворе. Надо бы сложить их в поленницу, он начинал, потом бросал. И так сойдет. Брезентом накроет и все дела. В дровах он